«Вывихнутый век»
«У нас с этим фильмом непростая история: когда я его задумал в 1997 году, его не стали снимать, потому что кто-то боялся совпадений судьбы героя пушкинской драмы и судьбы больного тогда Бориса Ельцина», – рассказал в интервью газете ВЗГЛЯД режиссер Владимир Мирзоев. Действие трагедии перенесено в наши дни, но герои Максима Суханова, Андрея Мерзликина, Михаила Козакова говорят стихами.
«Борис Годунов» Владимира Мирзоева, премьера которого состоялась в ноябре в Москве, прибыл в Петербург, еще не остывший от первого воскресного поствыборного митинга. Наверное, поэтому на обсуждение картины остался практически весь зал – почти две тысячи человек. И не расходился почти полтора часа. Драма «Борис Годунов», когда-то написанная Пушкиным «вослед восстанию декабристов», попала в эпицентр декабрьских событий 2011-го.
Однако для этой картины определение «на злобу дня» было бы узким. Если только этот «день» не приписать к любому дню российской жизни. Фильм смотрится и невероятно актуально, и по-шекспировски (точнее по-пушкински) вневременно. Фантастический Максим Суханов играет Годунова почти на болевом пределе – пределе добра и зла, жизни и смерти. Экзистенциальная пограничность ранит каждого героя картины, независимо от его роли в пьесе – Годунова (Максим Суханов) и Отрепьева (Андрей Мерзликин), Шуйского (Петр Федоров) и Басманова (Петр Федоров)... Даже «народные» сцены – почти балаганно-сатирические у Пушкина – в фильме Мирзоева приобретают особый, горький привкус. Наверное, задуманный еще в 1997 году за 14 лет «Борис Годунов» Владимира Мирзоева, действительно, приобрел особую глубину и вкус.
Владимир Владимирович, фильм наконец-то дошел до экранов. Почему так непросто он шел к зрителю? У нас с этим фильмом непростая история: когда я его задумал в 1997 году, фильм не стали снимать, потому что кто-то боялся совпадений судьбы героя пушкинской драмы и судьбы больного тогда Бориса Ельцина. Потом стали бояться других совпадений героев Пушкина и реальных персонажей. Я уже решился поставить этот текст как спектакль в театре – и тут появился продюсер. Но когда наконец-то мы сняли картину в этом году, то не успели провести премьеру «Бориса Годунова», как фильм слили в Сеть, и он разошелся в торрентах быстрее, чем по кинотеатрам. После этого мы впали в некоторую депрессию, но потом решили существовать как получилось: в Москве фильм сейчас идет на двух экранах – в «Пионере» и в «Художественном».
Сегодняшнее появление «Бориса Годунова» на экране кажется невероятно актуальным. Это случайное совпадение? Совпадение появления на экранах «Бориса Годунова» с декабрьскими событиями в России, конечно, случайно – мы не подгадывали. Первый показ был 4 ноября в Москве, а петербургский дотянулся до декабря. Наверное, это звездное стечение обстоятельств... А в моем сознании «Борис Годунов» жил так или иначе с самого детства и юности. Когда театр вошел в мою жизнь более или менее профессионально, я хотел сделать театральную постановку. Были даже такие утопические мечты – пригласить на роль Отрепьева Владимира Высоцкого. Но в 1997 году, когда я всерьез решил поставить пушкинскую драму, понял, что это должно быть именно кино. Когда-то Эйзенштейн писал, что Пушкин очень кинематографичен. И я, пожалуй, соглашусь с ним – мне хотелось поставить обязательно фильм. Мне кажется, и пушкинский стих, и проза очень органичны для кино.
Но одни сцены «Бориса Годунова» написаны в прозе, другие – в стихах... Для Пушкина это имело принципиальное значение, а для вас? Мы старались, наоборот, сблизить стих и прозу, чтобы речь героев стала максимально естественной, приближенной к обычной. Кино все-таки искусство безусловное, и здесь декламация звучит нехудожественно. На сцене – иное, там существуют разные виды произнесения текста, сценической речи. И стих Пушкина оказался столь же киногеничным, как и его проза – он очень естественно звучит в кадре.
Пушкин назвал своего «Бориса Годунова» народной драмой, а что получилось у вас? Трудно сказать совершенно определенно, что за жанр получился... Я уверен, что наш эстетический маятник точно не зашкаливает в сатиру, и я точно знаю, что наш «Годунов» – не трагедия. Я бы назвал этот фильм в духе Камю или Сартра экзистенциальной драмой. Или, в крайнем случае, – психологической драмой. Он остался в зоне человеческого. Мы старались и в речи, и в постановке не педалировать, не играть на зрителя – кто-то, наверное, мог бы сделать из пушкинского «Бориса Годунова» и китч, здоровый или нездоровый.
Раз драма экзистенциальная, то центральным героем становится именно Борис Годунов? Центральным – да, но очень многие герои фильма – Отрепьев, Пимен – это двойники Бориса. Даже Марина Мнишек – это такая «подзвучка» Годунова. Пимен – это герой-альтернатива пути Бориса Годунова. В юности Пимен был опричником при Грозном, участником славных битв и мог бы продолжить этот путь, устремившись к вершине власти. Однако он выбрал культуру, путь интеллектуала, отказавшись последовательно и неотвратимо от власти, денег, стремления влиять на других во имя духовного самосовершенствования – книг и духовной работы над собой.
Пимен ведь стал последней работой Михаила Козакова? Для него эта роль была очень важна. Причем это было наше обоюдное желание. Он очень активно шел навстречу этой роли. Как только я предложил ему сыграть Пимена, он начал читать мне огромные куски монологов Пимена прямо по телефону! Козаков сам был примером человека, выбравшего такой путь. Ведь многие его современники, люди его поколения – актеры, деятели культуры – пошли во власть, в политику. А он не стремился к этому. И это совпадение героя и личной позиции актера позволило ему не только сыграть роль, но и исповедаться через роль, сказать какие-то очень важные вещи.
Григорий Отрепьев, он ведь совершенно иной, чем Борис – и по происхождению, и по своим убеждениям и устремлениям... Это только кажется, что Отрепьев – антагонист Бориса Годунова. Да, он его открытый противник и в действии являет собой альтернативу Борису и его правлению. Однако Отрепьев след в след идет по пути Бориса, по той же колее амбиций, власти, преступлений. Я неслучайно упомянул и Марину Мнишек как двойника Годунова. К браку с Отрепьевым ее ведет не любовь, не страсть, а то же желание оказаться на вершине пирамиды, на вершине власти, на московском троне. Импульс, который ею движет, того же рода, что и у Годунова, и у Отрепьева. И Шуйский тоже в первой сцене обсуждает с Воротынским, что они «могли бы», как Борис, достичь вершин власти... Для пушкинского поколения, когда «все метили в Наполеоны», эта тема была очень жгучей. Ведь Наполеон взлетел на вершину власти, что называется, из грязи в князи – был никем, стал императором. Да, через свой талант, через гений полководца, через свою харизму. Но это был пример того, что и любой человек может при определенных усилиях этой власти достичь. Однако у этой темы была и оборотная сторона – самовластие. Любой самодержец, каждый, кто возвысился над другими, считался узурпатором. Он тот, кто лишает всех других достойных людей исторической субъектности. Проблема самодержавия для поколения Пушкина, поколения декабристов была одной из главных. Она сводила их с ума... Они не могли смириться с тем, что кто-то один, причем не самый лучший, отнюдь не признанный гений, просто представитель династии, фамилии, может диктовать остальным, что хорошо, что плохо, что законно, что нет. Мне кажется, пушкинское поколение просто «беленилось» от этой мысли. Это была драма поколения, в котором сила неприятия самовластия соседствовала с мыслью о наполеонизме.
Еще одна из важнейших тем «Бориса Годунова» – это самозванство. Отрепьев – самозванец. Когда-то на эту роль вы хотели даже Высоцкого позвать. Андрей Мерзликин кажется вам актером близкого темперамента? Идея пригласить на эту роль Высоцкого очень давняя и по наивности почти детская... Но желание найти для этой роли харизматичного актера, с сильным, почти нарциссическим эго во мне осталось. Я даже готов был пожертвовать для этой роли такими авторскими параметрами, как возраст, но в Отрепьеве должна была остаться энергия движения, желания идти напролом. Она была в Высоцком, но и в Андрее, при всей его интеллигентности и мягкости в личном общении, эта энергия есть. Таких актеров немного, потому что актер – слишком женственная профессия, требующая гибкости, компромиссности... А вот играть наотмашь не всякий может. Андрей смог.
Мне показалось, что у вас в фильме ведущим импульсом Отрепьева сначала было желание восстановить справедливость... Думаю, что эта идея – восстановить справедливость – была важна и для Пушкина, и для декабристов, и, вероятно, для реального Отрепьева. Но она и сейчас важна: многие молодые люди сегодня, идя в политику, хотят восстановить справедливость, исправить мир, сделать его лучше, по-гамлетовски вправить вывихнутый век, восстановить космический баланс. Но, восстанавливая справедливость, Отрепьев втягивает свою страну в гражданскую войну, приумножает зло. Это большая экзистенциальная проблема: как, не идя на компромисс со своей совестью, не приумножить зло, как, воюя со злом, не стать его частью. И рецептуры тут не существует: каждый принимает решение сам. Ведь среди декабристов был, например, Михаил Лунин, который отошел от движения декабристов, когда понял, что есть, конечно, проблема самодержавия, но есть и проблема личной ответственности за преумножение зла. А вот за это ты отвечаешь сам.
Бориса Годунова у вас играет Максим Суханов – с самого момента замысла в 1997 году у вас ни разу не возникали сомнения, что это должен быть именно он? Я всегда чувствовал, что это роль для Максима, что это должен быть именно он...
Действие вашего фильма перенесено в некую «абстрактную» современность: Москва-Сити, современные интерьеры, костюмы, лимузины, бассейны, коктейли... Причина – в желании донести до современного зрителя «архаичный» текст? В театре модернизация существует давным-давно, в опере существовала всегда, в кино – тоже. И меньше всего хотелось поразить зрителя или шокировать. Хотелось, очищая материал от исторической конкретности, от примет эпохи начала XVII века, обнажить и акцентировать смыслы. Мы поместили их не в современность (тогда бы мы были просто сатириками), а в некое «вечное» время. Искали некие архетипы истории. Мы не просто сюжет перенесли, но пушкинские стихи перенесли. И мы добивались эффекта схлопнувшегося времени: в этом времени возможны любые времена, они проступают в нем, как некие симпатические чернила при нагревании на пламени. Это смысловая тайнопись, которая проявляется тем лучше, чем меньше исторической конкретности. Этот сюжет осуществляется, если хотите, в некоем времени ноосферы, где все времена присутствуют и возможны. Это фокус, который сродни гипотезам современной квантовой физики: получилось это или нет – я не знаю. Если получилось, то вы ощутите пушкинский текст и сюжет его драмы как абсолютно современный, смыслы «Бориса Годунова» – как абсолютно актуальные. Они не исчезли с окончанием Смутного времени и не пропали со смертью Николая I...
Интервьер - Ирина Тарасова
by Astaroth с tapochek.net
